Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Мы продолжаем цикл передач о творчестве композитора Софии Губайдулиной. Во второй передаче вы услышите рассказ о детстве, религиозных переживаниях, о встрече с великой пианисткой Марией Юдиной. У микрофона София Асгатовна Губайдулина.
Софья Губайдулина: Вот я припоминаю свое детство. Там не было ничего, что могло привлекать ребенка. Это была бедность, бедная семья. Представьте себе – отец -инженер. Это самый бедный слой населения, у нас. В голодные годы семья инженера, ну, конечно это очень бедно. Это голод, постоянные нехватки, никаких не может быть даже разговоров, чтобы купить игрушки, или книжки, или что-нибудь интересное. Или, например, поехать летом в деревню отдыхать, то, что для детей могло быть разнообразием. Вот этого ничего не было, абсолютно серая неинтересная жизнь. Казалось бы, нет никаких карт для ребенка, для развития. И что же получилось? Я отлично помню эти моменты, когда вот дом, вот двор, ни одного кустика нет, ни травки во дворе. Тоска по зеленому, по дереву. Тоска настоящая. И вот в этот момент вся фантазия ребенка оборачивается вдруг в небо. Я сижу в этом голом дворе, где посередине двора помойка, больше ничего нет для воображения ребенка. И я смотреть в небо и начинаю жить там.
Земля абсолютно исчезает, и ты идешь по небу дальше. Этот момент совершенно неповторимый – идти по небу. Причем это происходило действительно от бедности, но это было такое богатство.
У меня ведь отец татарин, чисто восточный человек и очень молчалив. Он много думает, но очень редко говорит. Геодезист. Меня брал с собой, я ему тащила реечки, помогала. Долго, долго мы идем, два, три часа и он абсолютно молчит, никаких разговоров нет. И это был для меня такой важнейший опыт взаимоотношения с отцом. Больше у меня не было такого опыта, более сильного, общения бессловесного, общения сущностного.
Дело в том, что, когда я начинала учиться в музыкальной школе, в нашей квартире появился инструмент. И это было не пианино, это был рояль. Это для меня играло существенную роль. Рояль с его поднятой крышкой, чисто акустически это тоже очень благодатно. Ведь можно сесть под рояль, слышать эту акустику совершенно необыкновенную. Играть на струнах, играть на клавиатуре. Столько разных возможностей.
А потом оказалось, что, когда я прихожу в музыкальную школу к учительнице, то я получаю пьески, которые надо выучить, это в две октавы, бедные очень по звуку сравнительно с теми возможностями, которые представляет инструмент. И от этой бедности, опять-таки, я получила желание, ну, раз человечество так скудно, я буду сама сочинять.
Я знала, что меня ожидает труд ночами. И умоляла Бога, чтобы дал мне это - путь я буду сколько угодно работать.
Мой дед был мулла. Глубоко религиозный человек и очень большой ум, он переводил Коран на разные языки, это была такая татарская интеллигенция. Но отец был уже технократом, он получил образование техническое и был прямо противоположных убеждений, чем его отец. То есть сын как бы восставал против своего отца и был антирелигиозным человеком и сейчас он не желает ничего знать о религии. Но, поскольку религия была вообще нежелательным явлением в нашей стране в то время, то и мать тоже старалась об этом не говорить и не поощрять ничего.
И потом, когда мне было лет пять, мы приехали в какую-то деревню и оказались в доме религиозной женщины. У нее была икона Иисуса Христа Спасителя, в углу. И я узнала Его. Я узнала Бога, я узнала Христа.
Я была тогда неопытной, и показала вид, и родители пришли в страшный ужас, что я религиозный человек. И с тех пор я поняла, что это запретно и весь свой психологический опыт стала скрывать от взрослых людей. Но он у меня жил этот опыт религиозный.
Музыка тогда как-то естественно слилась с религией, звук для меня стал сакральным.
RadioBlago: В военные годы бушевал тиф. И однажды Соню забрали в больницу с подозрением на эту инфекцию. У нее началась горячка, а затем наступило состояние похожее на прострацию. Это продолжалось несколько месяцев, и медики разводили руками. А потом соседка заказала в храме молебен за ее здравие. Батюшка поставил условие – позже девочка должна креститься. Соню выписали буквально через несколько дней. Более того, она словно родилась заново.
В 1970 году Сония Губайдулина действительно приняла крещение, приняв имя – София, а ее крестной стала известная пианистка Мария Юдина.
Встреча студентки Сони Губайдулиной с великой пианисткой Марией Юдиной произошла в Казани. Это событие стало началом очень важных творческих и человеческих отношений, которые переросли в дружбу вплоть до самых последних дней жизни Юдиной. Сам ее облик, отношение к музыке, поэзии, ортодоксальное православие, все это оказало на Губайдулину решающее влияние. Юдинский постулат – я знаю лишь один путь к Богу через искусство – был воспринят Губайдулиной безоговорочно.
София Губайдулина: Я знала, что у нее был очень многообразный путь к православию. Это был иудаизм, это было еще там что-то. Во всяком случае, православие – это то, к чему она пришла в зрелом таком состоянии своего ума. И вот она мне сообщила эту возможность. А я мечтала об этом. Поэтому так случилось.
Она должна была выступать с бетховенской программой, и так случилось, что она меня не видела, потому что выход на сцену из коридора соединялся с классами, где можно было заниматься. И я подглядела, как она выходит на сцену. Она осенила себя крестом, прежде чем выйти. Никого нет, только мои глаза засекли это…Тогда еще не было дружбы с ней никакой, но я отлично понимала, что вот эта связь какая-то существует между ней и мной.
Потом случилось так, что я переехала в Москву и начала уже заниматься композицией официально. До этого я занималась факультативно только, и тут каким-то образом подружились, не помню как. Но она стала приходить ко мне домой, я к ней. Она меня угощала, чем? Гороховым супом. Ну, то есть это бедность, настоящая бедность. Горох это то, что дешевле всего, она угощала меня гороховым супом. И она играла «Хаммерклавир» у меня дома. Я не могу сказать, что эта дружба была в бытовом отношении слишком тесная, это были редкие встречи. Но были моменты, такого совершенно потрясающего единства, когда она читала стихи. Я посещала ее концерты, тогда она привлекала очень много молодых людей на свои концерты, где она музыку сочетала со стихотворениями. Это были и Ахматова, и Цветаева, и Волошин. Характер очень сильный, конечно, привлекательная личность.
Искусство сейчас находится в очень тяжелом положении, серьезное искусство, не развлекательное. Серьезное искусство просто отодвинуто сейчас, это факт. Отодвинуто на самый край человеческой сознательной деятельности. И в этой позиции очень трудно что-нибудь сделать. Но я думаю, что это единственное для спасения человечества. Единственное спасение для человечества, потому что прагматическая позиция, она просто уничтожит мир. Тут нет никаких иллюзий. Никаких иллюзий нет.
Общее сознание человечества стало очень прагматичным, и очень интересное впечатление от тех людей, которые отрицают храм … Они даже не отрицают, они равнодушны. Они говорят о наивности религиозных сознаний. А у меня такое впечатление, что всё прямо противоположно. Именно прагматики самые наивные люди.
Так я ощущаю мир сейчас, все направлено на то, чтобы покончить с культурой. То есть для меня самое главное сейчас, боль моя - это разрыв между цивилизацией и культурой. Разрыв, который я просто вижу, ощущаю и мне страшно.
