Мы продолжаем программу, посвященную светлой памяти #Фредерика Шопена «Романтическая баллада».
Заслуженный работник культуры и #музыковед Наталья Кочеткова расскажет о том, как складывались первые годы жизни виртуозного музыканта и композитора в Париже.
Наталья Кочеткова: Не эти ли моменты упоительного счастья и надежд, которые судьба дарует только юности, доверчивой, беспечной. Не эти ли моменты воплотятся в образ светлого, манящего и завораживающего ноктюрна в начальном экспозиционном разделе первой баллады, великолепной в свободной лебединой пластике мелодия, с достоинством и благородством зарифмованная невозмутимо закругленной фразы. Она, что называется, несет себя, любуясь самосовершенством. Ее не заподозрить в фальши. Так хочется поверить обещаниям «О, если б навеки так было! О, если б навеки!...».
Однако жизнь разыгрывает свой сценарий. Как будто налетевший ветерок встревожил зеркало озерной глади. Буквально в следующем за ноктюрном такте волнообразные в триольной ритмике фигурки-всплески, волнуясь набегают друг за другом. О чем хотят они сказать, о чем предупредить? Неясный сон с предчувствием тревожным.
Так оказалось, что консерватория соединялась общей территорией с Варшавским университетом. Здесь с кафедры профессора читали лекции о Французской революции, знакомили студентов с сочинениями Сен-Симона. И потому не удивительно, что политические идеалы молодежи окрашивались в недопустимо красный цвет. Варшавский университет стал центром национального движения. Студенты университета дружили с учениками главной музыкальной школы. В часы совместных их прогулок вдоль набережной Вислы, в часы встреч в любимой кофейне «Дзюрки» за двумя столиками у окна велись жаркие беседы о судьбе Родины. Сверстники охвачены страстным порывом к действию. Каждый чувствует себя гражданином Отечества и точно знает, что в силу своего таланта свершит на его благо. Маврицкий и Жуковский — писатели, Витвицкий, Залесский — поэты. Они прославят польскую литературу! Шопен — композитор. На него возлагаются самые большие надежды. Так происходит, что люди, правящие Речью Посполитой, на музыку не обращают внимания. Они боятся слов. Запрещают читать стихи, пугаются картин. Но музыка... цензоры не вычеркивают тактов, не помышляют запретить какую-то тональность, диез или бемоль. Здесь легче спрятать «пушки под цветами». И современники отлично понимали протестующую музыку Шопена, называя ее гордой песней, пробуждающей сердца. Но в то же время друзья Шопена, озабоченные тем, чтобы уберечь его от непосредственного участия в восстании - «отечественный талант нельзя подвергать опасным случайностям» - они убеждают Фредерика в том, что именно сейчас настало время для утверждения славы польской музыки в Европе, что именно сейчас ему необходимо ехать в Париж. Словно предчувствуя, чем обернется для него отъезд, Шопен откладывает и откладывает дату, решившись, наконец, дает прощальный концерт и осенью 2 ноября 1830 года с глубокой грустью покидает Варшаву. Те, кто любил его, проводят Фредерика до заставы, вручат на память кубок с землею его Родины. Тот кубок не с землей уже, а с сердцем Шопена, по завещанию его перед кончиной вернется в Польшу. И будет замурован в нише одной из колон Костела Святого Креста. Путь Фредерика лежал через Вену. Еще недавно ей принадлежала корона музыкальной столицы Европы. Шопен хотел дать несколько концертов, помня, с каким успехом выступал он здесь около трех лет назад. Предположения не оправдались. До Вены донеслось уже известие о варшавском восстании. Сегодня он — посланец взбунтовавшейся мятежной Польши. Первым порывом Фредерика было — немедленно вернуться к тем, кто там сражался на баррикадах, но австрийский канцлер уже отдал приказ, чтоб перекрыть границы. Ему оставалось выполнить патриотически свой долг иначе: служит Отчизне силой своего искусства.
Самые страшные дни этого мучительного года совпали с пребыванием Шопена в Штутгарте по пути следования в Париж. Здесь именно настигла его весть и о падении Варшавы, и о жестоком подавлении восстания, и о запрете возвращения тех, кто так или иначе был к нему причастен. Боль, гнев, протест — вся гамма скорбно патетических переживаний потоком хлынула в этюд, который будут называть революционным. На нотной странице музыкальной драмы, замкнутой в 82 тактах, удар, другой, пассаж, и сразу в шаров молочный ореол Шопена траурная фраза вплывает, как больной орел.
От осознания необратимой катастрофы ему не суждено будет освободиться. И эти образы еще не раз возникнут, составив смысл последующих творений среди которых заключительный раздел Баллады соль минор.
В феврале 1832 года в зале господина Плейеля перед взыскательной парижской публикой, на столь престижной европейской сцене выступал Фредерик Шопен, пианист и композитор из Варшавы. На каждого из музыкантов, вступивших на путь играющего концертирующего исполнителя, была реальная опасность затеряться. Все звезды, лучшие из лучших, здесь, в Париже! Тут, как и во всей Европе господствовал стиль виртуозного исполнительства. Музыканты изумляли слушателей сверкающей жемчужной техникой, ошеломляющими каскадами пассажей и октав. Короли концертных залов Кальк Бреннер, Герц, Лист, Паганини, Дельсон в парижских многоярусных театрах, которые порой предоставлялись для концертов кумирам от искусства. Бывало так, что публика дышать боялась. Когда маэстро Паганини, как гласит легенда, не останавливаясь продолжал играть, и, не выдерживая натиска стихийной силы, рвались на скрипке струны — одна, другая, третья! Эффектный пламенный финал артист доигрывал на единственной струне, оставшейся на грифе.
Восторженные возгласы сопровождали Ференца Листа. Кто-то из молодых поклонниц пианиста падал в обморок. Ах, это было просто элементом моды! А руки сами складывались в aplodisman. Шопен и в мыслях не имел пуститься в состязание с любимцами парижских залов. Он покорил сердце Европы совсем иной, ему лишь свойственной манерой исполнения. Шопен пленил парижских меломанов доселе не звучавших здесь сердечностью славянского лиризма. «В его песнях есть душа, фантазия, оригинальность во всем» — таково было мнение самой авторитетной критики.
Париж не сможет стать второй родиной Шопена. И тем не менее, они, если позволите, обручены. Ему не избежать очарования красивейшего города на Сене, с его многополярной панорамой. «Париж бурлил», — читаем мы в литературной зарисовке города Льва Рубинштейна. Оранжевые образы блуждали по желтеющей листве каштанов на бульварах, копыта лошадей неумолчно стучали по брусчатке. По улицам катились длинные ландо, похожие на черные блестящие лодки. Каждый час дня имел свое лицо. Бульвары заполнялись то почтенными дамами в черных кружевных накидках, за которыми слуги в белых чулках вели на поводках крошечных собачек; то мужчинами в пышных галстуках, пестрых жилетах и высоких цилиндрах, несущими свои трости с набалдашниками, как жезлами; то художниками в широкополых шляпах и шарфах, спешащими под руку со своими моделями в широких юбках; то ночными молодцами, неторопливо бредущими под фонарями в поисках легкой добычи. За внешней, зримо видимой картиной, существовал иной Париж, с особой атмосферой высшего порядка, за что его именовали меккой литературы, музыки, искусства.
Рекомендательные письма, которыми, по видимому, снабдил его отец, обеспечили Шопену расположение влиятельных персон, а главное — открыли двери прославленных салонов. Парижские салоны эпохи романтизма в великолепно обставленных гостиных роскошных особняков, графиня Потоцкая, первая красавица, писательница Жорж Санд, Дэниэль Стерн, мадам Де Сталь охотно принимали музой отмеченных поэтов, беллетристов, художников, философов, певиц, звезд театральной сцены, композиторов и музыкальных критиков, исполнителей на разных инструментах, способных наполнить интерьер возвышенной гармонией звуков.
Руководителем Шопена в парижской жизни станет Ференц Лист. Практически ровесник, на год моложе Фредерика. В Париже он успел добиться славы, а еще узнать секреты города. Он объяснит: «Не легко завоевать Париж на один вечер, чтобы завоевать его на месяц надо бороться годы». Он посвятит Шопена в свод непреложных правил этикета избранного общества. Так, для начала надо изучить хотя бы расписание приемных дней у Полиньяков, у Кюстинов. По тем же правилам придется одеваться, кланяться, причесываться. Не надо забывать, что здесь признают любимцем муз, только когда избранник станет любимцем живой музы, дамы с громким титулом. Шопен, прислушавшись к советам друга, снял двухэтажный особняк на бульваре Пуассоньер, лучшему кутюрье заказал дюжину костюмов, проявив при этом утонченность вкуса, все в благородном сером тоне с различием оттенков, пепельного, серебристого, жемчужного. Как это гармонировало с мягкостью его манер и поэтичностью облика. Сказать лишь то, что Фредерик был принят в фешенебельных домах Парижа, по крайней мере, было бы не справедливо. Им восхищаются, в него влюбляются, по нему вздыхают! А как иначе? Возможно ль было, не ответить нежностью на чудо лирики его ноктюрнов, колыбельной, не загрустить в лад тех мазурок, которые сквозь боль воспоминаний печалились о невозвратном? Возможно ль было, не отдаться зовущей в мир мечты в волне воздушной вальса?
RadioBlago: На этом вторая часть программы о выдающемся композиторе, авторе многочисленных известных мелодий подошла к концу. Напоминаем, что все передачи можно переслушать или прочитать в расшифровке на нашем сайте www.radioblago.ru. До встречи в концертном зале!
