Сегодняшняя программа посвящена светлой памяти Фредерика Шопена. Заслуженный работник культуры и #музыковед Наталья Кочеткова расскажет о детстве и юности прекрасного композитора и виртуозного музыканта.
Наталья Кочеткова: #Фредерик Шопен. Нежный гений гармонии. Какое сердце, его полюбившее, какая душа, с ним сроднившаяся, не дрогнет, услышав его имя. Как при воспоминании о каком-то высшем существе, с которым посчастливилось встретиться. Родом — варшавянин. Сердцем — поляк. Талантом — гражданин мира. Из обездоленного края, из окровавленной Варшавы он принес в мир свою лиру, сыграл на ней песни своей тоски, песни польской души.
Музыка Шопена любима всегда и всеми. Музыка пленительного поэта фортепиано, поэта романтической мечты, всегда подернутой прозрачно-серебристой дымкой грусти. Она на родине Шопена зовется польским словом «жаль», в котором заключен особенный нюанс. Он не подвластен переводу на другой язык. Шопеновская «жаль» как облако, как флер окутывает образы его творений. И кажется, то воздуха не самого ли вздох? Удивительно, ни одной из своих композиций не сообщает он конкретизирующего названия. Тогда как озаглавить пьесу было, можно сказать, правилом для современников, Вебера, Шумана, Листа. И, тем не менее, шопеновские сочинения читаются и принимаются аудиторией всегда с отчетливым сюжетом. И более того, нередко автобиографичным. Мазурки, полонезы, прелюдии, ноктюрны в последовательности исполнения очерчивают ясный контур жизни, рельефным узор событий, расцвечивая биографию. Особенно баллады. Из четырех баллад для фортепиано любимой остается первая, написанная в соль миноре. Кто бы мог предположить, что столь своеобразный, повествовательный по сути жанр баллады (предание, рассказ, легенда) с конкретностью картин, участников и обстоятельств, мог состояться в бестекстовой инструментальной музыке. Представьте себе, все здесь на месте. Есть обязательный вопрос, наличествующий в начале любой баллады. Так у Мицкевича, к примеру, в его известной «Свитезянке»: «Кто этот молодец, статный, красивый? Кто эта девица красная?». Ответом на мотив вопроса, застывшего в начальных тактах первой баллады, зазвучит мелодия воспоминаний. Далекий, будто вызванный из прошлого, красивый элегичный вальс. Он ностальгически-прекрасен, как все, что было, да прошло! Он приглашает: «слушайте»! Я расскажу вам печальную повесть.
Все начиналось 200 лет назад в местечке Желязова-Воля верстах в 50 от Варшавы. И сегодня посетителей шопеновского дома не оставляет ощущение, что он наполнен голосами. Звонкими нотками детской радости, мотивами народных польских песен, дивно исполнявшихся красавицей Юстиной, мамой Фредерика, чистым тембром флейты или скрипки, когда отец, Николя Шопен, уделял час, другой музицированию и непременно звуками рояля.
Шопеновский рояль всегда открыт. К нему благоговейно прикасаются. На нем играют пианисты, приезжающие с разных концов света. Не только на официальные торжества, на конкурсы или фестивали, многие по зову собственной души. В этом доме всегда звучит музыка, наполняет гостиную и комнаты, переливаясь через открытые окна в сад.
Сад этот уже сам по себе уникален. Вошло в традицию, что каждый музыкант посадит в этом саду, привезенное со своего континента деревце или куст цветов. И теперь японская сакура соседствует здесь с белой елью из Гардельер, голландскими тюльпанами, березкой из России. А в остальном, как будто ничего не изменилось. Он сохранился, небольшой одноэтажный белый дом. С высокой крыши красной черепицы, окруженной густой зеленью яворов. Тихая речь под пригорком с ее странным, а ныне символическим названием «Утрата». По сторонам деревянные дома. И кажется, что на крылечке одного из них вот-вот расположится группа сельских музыкантов, польских граихов, оркестр в непритязательном составе дудочки, волынки, скрипки и, непременного участника, деревенского контрабаса. Его шутливо называли «толстою Мариной». В их исполнении звучит народная мазурка, не отшлифованная для шляхетской бальной залы, напротив, тем и хороша, что не смущается своей шершавости. В мелодии простой и нарочито угловатой, в гудящей квинте контрабаса и терпком колорите старинных народных ладов. В ней радостное озорство, лукавая ирония, скрывающая ласковую нежность в глубине.
В дни беспечной своей юности Фредерик неоднократно будет навещать милую сердцу Желязову-Волю и слушать-слушать деревенских умельцев. Немногими годами позже он будет очарован увиденной картиной, как танцуют настоящую народную мазурку. Родители не возражают, чтобы летние каникулы он проводил с приятелями по лицею в Шафарне или другой деревне, где сохранился танец в изначальном виде, с рождения своего, в провинции Мазовше. Праздники любили устраивать на открытом воздухе, прямо на лужайке, у излучены реки. Нарядные, в национальных костюмах девушки, щеголеватые парубки, они могли плясать без устали, как говорится, до упаду, по несколько часов подряд, перемежая собственно мазурку с подобным ей обереком, куявяком, с наивными крестьянскими играми и хороводами в минуты отдыха от танца. Подобно живописцу делает Шопен живые музыкальные зарисовки с натуры, называя их образками, картинками. Он не задумывал их как сопровождение к танцу. Мазурка Шопена – это художественная пьеса, запечатлевшая и характер нации в лирическом освещении. Душа народная раскрылась в ней. Тем бесконечно дорога она Шопену. И для него она останется навечно прекрасным символом прекрасной родины и первым образом любви, которой сохранит он верность до последних дней.
Тончайшей музыкальностью своей Шопен улавливает национальные особенности народной польской мазурки во всех ее штрихах и красках. Он умел собирать полевые цветы, не стряхнув с них ни росинки. Ничего подобного ни в одной другой музыке европейских стран. Ему будет, чем удивить Париж, когда в салонах меломанов он станет исполнять свои «образки».
Ну а пока Варшава, столичный центр культуры, прогрессивной мысли национально освободительных настроений. В лицее, что на площади Казимира, Николай Шопен получил место преподавателя французского языка. Здесь оценили безупречное произношение его, француза по происхождению. И никого ни мало не смущали те политические мотивы, которые заставили его когда-то эмигрировать в Польшу. В семье Шопена, открывшей пансион для сыновей достойнейших семейств страны, поселилась в том же доме по улице Краковское предместье рядом с костелом Святого креста. Занятия в лицее Фредерику были в радость. По воскресеньям в дни родительских посещений, когда учащиеся демонстрировали свои успехи, он поражал собравшихся живописными этюдами, им сочиненными и разыгранным театральными сценками, чтением целых глав великих древних в оригинале и, конечно, же игрой на рояле. Тем временем, когда его родители терялись в выборе, какому из десяти талантов сына отдать судьбу Фредерика решил учитель музыки Адальберт Живный. В быту известный более как Войцех Живный, чех по происхождению, личность на редкость колоритная. Похоже, что природа не слишком позаботилась об изяществе его облика. На вид суровый, грубоватого сложения, он был на самом деле человеком добродушным и отзывчивым. Ученики любили своего наставника, но это не мешало им посмеиваться над его привычками. При нем всегда были огромная, вмещавшая полпуда табакерка, с портретом ни то Моцарта, ни то Гайдна на крышке, и гигантский носовой платок в красную клетку. Перед уроком он непременно доставал этот платок из заднего кармана сюртука. Он носил венгерского покроя сапоги. Бессменные — и летом, и зимой. Таким вот милым чудаком знала его вся Варшава. Однако с ним Фредерик постиг искусство исполнительства на фортепиано. Не менее значительно и то, что Живный посвятил ученика в величественную мудрость Иоганна Себастьяна Баха. Когда в Европе почти не знали музыки великого полифониста, в великой эпохе барокко, гениальные творения его не были еще открыты миру Феликсом Мендельсоном. Учитель и ученик вместе восхищались сияющей звездою Моцарта. Живный приучал Шопена вслушиваться в самобытную прелесть народных мелодий. Они отлично понимали друг друга! Свое первое сочинение Полонез для фортепиано, написанный в 11-летнем возрасте Фредерик посвятит Живному.
Консерватория. Она тогда именовалась главной школой музыки. Консерватория лишь подтвердила верность выбранного пути. Ее директор Юзеф Эльснер, знающий музыкант и композитор, автор опер и прекрасный педагог, в конце каждого учебного года отмечал в характеристике Шопена «Изумительное дарование!», «Музыкальный гений!». Он никогда потом не будет счастлив так, как в эти годы. Дома — атмосфера заботливой любви. В светских салонах варшавской знати он – желанный гость. Дамы присылают за ним экипаж. И он в продолжении целого вечера играет, завоевывая громкие титулы лучшего пианиста Варшавы. Здесь утвердилась даже мода на Шопена. Программы выступлений составляют его собственные сочинения. В торжественных парадных полонезах нация узнавала себя. Помпезные их ритмы, фанфарные мотивы, воскрешали доблестный дух панской шляхты, живущей гордостью былых заслуг и воинских побед.
Сердца же ясно вельможных пани готовы были раствориться в изыскано красивой музыке ноктюрнов. Как соблазнительно звучали эти ночные песни полупризнаний в аллеях старых парков и романтичных вздохов при луне, все заливающей загадочным сияньем.
Пришла и первая влюбленность. Она предстала в облике Констанции Гладковской, очаровательной девушки с печальными голубыми глазами. Талантливая певица, воспитанница варшавской консерватории, ей дарит Фредерик цветы и музыку! То вальс, а то адажио своего концерта. Иной раз песню, прелестную в ее наивной чистоте. «Если бы в небе солнышком я стала, я б для тебя, мой друг, только и сияла, а не для леса, а не для речки, для тебя б сияла, над твоим оконцем, на твоем крылечке, а не для леса, а не для речки».
RadioBlago: На этом первая часть программы о выдающемся композиторе, авторе многочисленных известных мелодий подошла к концу. В следующем выпуске нашей программы вы узнаете о том, как складывалась взрослая жизнь Фредерика Шопена в Париже. Напоминаем, что все передачи можно переслушать или прочитать в расшифровке на нашем сайте www.radioblago.ru. До встречи в концертном зале!
